— Это всё охренеть как весело, но отдай мне мою футболку, — протянул Костров руку ладонью вверх.

— Да, конечно! — спохватилась я. Потянулась к краю футболки, намереваясь стянуть ее прямо здесь и сейчас, но вовремя остановилась, вспомнив, что кроме футболки на мне нет ничего. — Я… Мне нужно в ванную.

— Что я там не видел? Можешь и здесь снять.

— Вы видели меня голой?! — округлились мои глаза, а чувство стыда снова накрыло с головой. — И даже после этого вы будете утверждать, что между нами ничего не было?

— Слушай, Маруся, — наклонился ко мне явно раздраженный Костров. Поймал мой взгляд и жестко зафиксировал. — Я уже давно не пацан, чтобы при виде голой девки мой член дергался как карась на льду. Ясно? А теперь отдай мне мою футболку, и я поеду домой и нормально высплюсь без твоего плаксивого присутствия рядом.

— Простите, — снова опустила я стыдливо глаза. — Не знаю, что на меня нашло. Вернее, знаю, но не думала, что всё обернется так.

— Футболку, — сухо потребовал мужчина.

— Сейчас, — кивнула я, боясь поднять на него взгляд. Обернулась пледом, пряча ноги, и встала с дивана. Тут же поймала головокружение и потеряла равновесие. Если бы не рука Кострова, вцепившаяся в мой локоть, то упала бы я лицом прямо на свой самодельный камин. — Спасибо.

— Тебя и трезвую одну оставить нельзя? — хмуро спросил мужчина.

— Можно. Это я случайно чуть не упала.

Я могла бы тоже ему грубо ответить, но не в моем положении строить из себя принцессу.

Пристыженным щенком я скрылась в своей комнате, где по помятой постели поняла, что на ней-то Костров и спал. Быстро переоделась в свою домашнюю одежду, надев предварительно самые целомудренные трусы, что у меня были. А такие у меня были абсолютно все, кроме того комплекта, который я надела вчера.

Собрала волосы в пучок на макушке, ужаснулась своему отражению. Нашла запасные очки и ужаснулась своему отражению еще сильнее. Никогда не думала, что моё лицо может становиться раза в три больше обычного. Как же много жидкости я в себя влила этой ночью!

— Вот, — вышла я из комнаты и отдала Михаилу Захаровичу его футболку.

Пока он одевался, я исподтишка смотрела на его торс и пришла в шок от обилия на нем шрамов самого разного размера. Без очков всё казалось не таким страшным, как с ними. А еще его торс имел рельеф. Красивый, если игнорировать шрамы. У Вити там, где должен быть пресс, было просто ровно и гладко.

— Что увидела, Маруся? — спросил Костров, оправляя на себе футболку.

— Ничего, — улыбнулась я натянуто, всё ещё стыдясь смотреть ему в глаза. — Просто пытаюсь понять, хороший вы воин или плохой.

— В смысле?

— У вас так много шрамов на теле. Мне просто стало любопытно: вы хорошо защищались и всё могло бы быть гораздо хуже, или вы слишком уязвимы и поэтому всё так?

— Я смотрю, тебе уже лучше? — хмыкнул мужчина. — Пока думаешь, квартиру проветри. От твоего перегара кактусы скоро сдохнут.

Кактусы… Сам-то колючий не хуже любого кактуса, а еще пушистиков моих обижает.

Но окно я, всё же, открыла. Честно говоря, выйдя из ванной комнаты, я тоже почувствовала эту вонь.

— А можно еще один вопрос, Михаил Захарович? — спросила я, пока он натягивал на себя свитер.

— Только быстро, — бросил он нервно, в очередной раз глянув на наручные часы.

— Если, как вы говорите, у нас с вами ничего не было, то почему у меня болит горло, кожа головы и содраны колени?

— Потому что ты блевала, Маруся, дальше, чем выдела. И единственное, за что я тебя трогал, это волосы, пока ты рыгала в унитаз. А колени у тебя в мясо, потому что нехер бухой на каблуках по лестницам бегать.

— Правда? — выдохнула я с таким облегчением, что снова закружилась голова.

— Что я тебе про карася говорил?

— Вы еще про кошку с дохлой мышкой говорили.

— Одна херня. Не было у нас ничего и не могло быть.

— Почему? — его интонация покоробила. Мог бы и более интеллигентно сказать, что я не ахти.

— Теперь тебя не устраивает, то у нас ничего не было?! — выгнул он бровь. — Раздевайся, исправим.

Грубиян!

— А как вы…? Почему вы оказались рядом со мной и у меня дома?

— Не поверишь, Маруся, — прошел он мимо меня в прихожую, где начал надевать верхнюю одежду. — Как раз с коллегами перемывал тебе косточки, а тут ты пьяная на барной стойке запела.

— Я пела на барной стойке?!

Хоть обратно под плед беги.

— И танцевала.

Кошмар!

— Михаил Захарович, а вы никому не расскажете?

— Прямо сейчас приеду домой и напишу большое сообщение в родительский чат, — ответил он невозмутимо. Надел ботинки, выпрямился и посмотрел на меня холодно сверху вниз. — Или лучше голосовое?

— Не нужно никому ничего рассказывать, — едва ли не расплакалась я. — Я больше так не буду.

— Точно? — спросил он строго-строго. Даже брови свёл так, будто они сейчас срастутся в одну.

— Точно. Никогда-никогда. Только не рассказывайте никому, а я клянусь, что больше не вызову вас в школу, даже если Артём будет вести себя хуже некуда.

— Ты реально думаешь, что я буду шантажировать тебя этой херней?

— Нет? — спросила я с надеждой.

— Ты не в школе набухалась. А то, как ты проводишь свое время вне работы, ни меня, ни кого-либо волновать не должно. Но в следующий раз бухай хотя бы с подружкой какой-нибудь. Не факт, что в следующий раз без трусов проснешься из-за того, что в душе помылась.

— Хорошо. Но я больше не буду.

— А это уже не моё дело. Но мне лучше больше не попадайся.

— Не буду. В смысле, пить больше не буду.

— Угу, — выдохнул мужчина устало, не имея ко мне более никакого интереса. Открыл дверь квартиры и, закрыв ее перед моим носом, не сказав ни слова, ушёл.

С подружкой! Точно! Она, наверное, там с ума сходит.

Зная себя, я точно не могла ей не позвонить. И звонила я ей, наверняка, в разных стадиях своего незапланированного опьянения.

Не в ладу со своими руками и дурной похмельной головой, кое-как нашла свой телефон в дебрях сумочки.

И… бинго! Тридцать семь пропущенных от Лены. О количестве сообщений в разные мессенджеры лучше вообще не говорить. Она меня точно убьёт, когда найдёт.

Желая успокоить и себя, и свою подругу, быстро набрала ее номер, приложила телефон в уху и начала извиняться уже до того, как пошли гудки.

— Прости, прости, прости…

После второго гудка кто-то позвонил в дверь. Сейчас Михаил Захарович скажет, что у нас на самом деле всё было и еще видео покажет… прямо в родительском чате.

Открыла дверь и сразу наткнулась на взъерошенную и запыхавшуюся подругу.

— Червонец, я тебе убью! — хваталась она за дверные косяки моей двери. — И хорош мне звонить. Тута я.

— Лена! — сложила я бровки домиком, готовясь к тому, что меня сейчас начнет отчитывать подруга, которой уже за тридцать, хоть и выглядит она как моя ровесница. — Прости меня, пожалуйста!

— Ну, что ты, — отмахнулась та нарочито небрежно. Прошла в прихожую и плюхнулась на пуфик, держась за бок. — Подумаешь, я из-за твоего звонка положила болт на то, что у меня овуляция, бросила мужа за сотни километров отсюда и примчалась на твоё спасение на собачьей упряжке. В прямом, блин, смысле на собачьей упряжке! Потому что в той экологически чистой деревне зимой до большой земли можно добраться только на собачьей упряжке или снегоходе. Снегохода я не нашла, зато собак там как в корейском гастрономе — бери любую.

— Прости, Лена, пожалуйста! Я знала, что у тебя очень важные выходные и поэтому не хотела звонить, но перебрала и, видимо, всё-таки, позвонила.

— Из твоего звонка и так было понятно, что ты обжеванная, — снимала Лену куртку и ботинки, отдавай мне поочередно свои вещи. — Меня напрягло только обилие мужских голосов рядом и тот факт, что ты плакала. Надеюсь, они тебя на карусели не прокатили?

— Откуда в баре карусель?

— Оттуда! — передразнила меня Лена. — Вот пустила бы тебя дюжина мужиков по кругу, тогда бы ты и узнала, откуда в том баре могла взяться карусель. Ты чё, Маруська? Головой-то соображать надо, когда алкоголь заказываешь. Меру бы хоть свою для начала выяснила, прежде чем бухать в гордом одиночестве. Или меня бы хоть дождалась.